Загрузка...§ 2. МИЗЕС
Через все размышления Мизеса о либерализме красной нитью проходит мысль о необходимости привести его теоретические основы и политическую практику в соответствие с открытиями субъективистской экономической теории. Хотя против основания такого типа можно выдвинуть многочисленные возражения, трудно отрицать его увязанность с эпистемологической доктриной — праксеологией, — а также новизну и глубину идеи Мизеса о том, что кризис классического либерализма был вызван не только социалистическими теориями, но и субъективистской экономической теорией.
§ 2. МИЗЕС
Через все размышления Мизеса о либерализме красной нитью проходит мысль о необходимости привести его теоретические основы и политическую практику в соответствие с открытиями субъективистской экономической теории. Хотя против основания такого типа можно выдвинуть многочисленные возражения, трудно отрицать его увязанность с эпистемологической доктриной — праксеологией, — а также новизну и глубину идеи Мизеса о том, что кризис классического либерализма был вызван не только социалистическими теориями, но и субъективистской экономической теорией.
Главной чертой подхода Мизеса была убежденность в том, что либерализм — это не идеология и не политическая практика, а рационалистическая политическая философия, основанная на теории человеческой деятельности и общества. В силу того, что либерализм является политической философией, он не может опуститься до теоретического и политического компромисса с политическими идеологиями даже в том случае, когда они представляют господствующие культурные и политические силы. Мизес ясно понимал, что популярность идей в обществе не свидетельствует об их верности и что соответственно историю нельзя использовать для проверки теорий. Ошибочность историцизма породила в нем неверие в существование неизбежных процессов; он считал, что не существует ничего, кроме исторических тенденций, которые обусловлены тем, что люди часто обладают ограниченными знаниями о последствиях своих действий. Кроме того, часто люди стремятся удовлетворить свои непосредственные потребности, не задумываясь о том воздействии, которое их поведение оказывает на удовлетворение этих же потребностей в будущем.
То, что исторические, социальные и идеологические обстоятельства, очевидцем которым он был, могли свидетельствовать об окончательном упадке либеральных идей, не имело, по мнению Мизеса, теоретического значения. С его точки зрения, кризис либерализма не означал, что эта политическая философия была вытеснена со сцены процессом философского и исторического развития, а лишь сигнализировал о неспособности либерализма модифицировать свои основания так, чтобы они учитывали открытия субъективистской экономической теории. В свете этого, полагал Мизес, было необходимо срочно развеять ложное убеждение, будто бы кризис классической политэкономии привел к краху либерального идеала. Субъективистская экономическая теория была не отказом от либерализма, а более полным ответом на те теоретические вопросы — прежде всего на вопросы, связанные с понятием ценности, — которые не смогла разрешить классическая экономическая теория.
Уже Менгер задолго до Мизеса показал, что отказ от культурного и теоретического наследия индивидуалистической традиции обессмысливает экономическую науку. Мизес выступил с похожими критическими возражениями против социалистической экономической науки, обвинив ее в игнорировании достижений теории субъективной ценности. Он противопоставлял социальную философию, усвоившую открытия экономической науки в области человеческой деятельности, социальной философии, которая проигнорировала их, восприняв маржинализм как последнюю отчаянную попытку буржуазии легитимизировать и сохранить свое господствующее положение. Если главная задача состояла в увеличении производства и в более справедливом распределении богатства, то, разумеется, отсталая социальная философия не могла предложить самого лучшего ее решения. Соответственно социализм не следовало рассматривать как способ выйти за пределы классической политэкономии; он представлял собой ошибочный выход из того тупика, в котором оказалась эта теория: не решение, а лишь один из аспектов кризиса. Окончательный приговор марксистской (и классической) теории трудовой ценности вынес уже Бём-Баверк; Мизес развил его критическую аргументацию и распространил ее на теории общественной жизни.
Вопреки широко распространенному в то время мнению, проблему нельзя было решить ни за счет создания той или иной смеси либерализма с социализмом, ни за счет повышения «открытости» либерализма по отношению к социалистическим идеалам. Такие попытки неизбежно привели бы к хаосу, и им следовало противостоять. Распространение историцистской ментальности, таким образом, привело к ошибочному восприятию фактически сложившейся ситуации, возникшей в силу ошибочного описания и понимания проблемы как исторической неизбежности, борьба против которой бессмысленна. Казалось, максимум что можно было сделать перед лицом этой неизбежности, это попытаться сохранить отдельные фрагменты завоеваний либеральной цивилизации. Критикуя историцизм, Мизес стремился показать, к какому хаосу в понимании социальных явлений и тенденций он приводит. Бесспорно, социальные тенденции являются результатом исторического развития (т.е. последствиями того, каким способом люди пытались решать свои проблемы, а также результатом распространения истинных либо ложных идей), однако это не означает, что они являются доказательством финалистического характера истории.
В «Социализме» Мизес объявил войну этому подходу и продолжал вести борьбу с ним всю свою жизнь. Соответственно факт исторического краха социализма обладает ограниченной ценностью, так как представляет собой всего лишь обобщенное признание поражения, которое было теоретически предсказано задолго до того, как оно произошло. Социализм рухнул именно потому, что был основан на ложных антропологических предпосылках, а также потому, что, будучи неспособен решить проблему воспроизводства капитала, он генерировал не благосостояние, а, напротив, бедность. В качестве решения проблемы политического порядка социализм продемонстрировал все свои слабости задолго до того, как был отброшен ходом исторического развития, а именно тогда, когда оказался предметом анализа тех представителей экономической и философско-политической мысли, которые отмежевались от позиции историцизма.
Задачей либеральной политической философии было пробудить осознание того, что у эволюции нет никакой конкретной цели и что в отсутствие у нее цели история не может восприниматься как судья дел и ценностей людей. В итоге от истории остаются тенденции и верования, которые должны быть подвергнуты рациональной оценке с точки зрения их последствий. Когда такого рода критика обращается к личной сфере человека, она должна оценивать реализуемость целей и издержки на их достижение; в то же время, когда она занимается обществом, она должна оценивать то, насколько эти цели универсальны.
Таким образом, роль традиции (как комплекса норм, основанных на здравом смысле) состоит в том, чтобы критически оценивать в первом приближении то новое, что возникает в процессе эволюции. С учетом того, что любое человеческое действие представляет собой переход от субъективно неудовлетворительной ситуации к ситуации, субъективно более удовлетворительной, политическая философия не должна направлять этот процесс к достижению цели. Скорее, она должна обращать внимание на непреднамеренные результаты человеческих действий. Тем самым политическая философия будет использовать априорные теоремы праксеологии.
Если политическую философию рассматривать с этой точки зрения, то в итоге, после исправления ошибок классического либерализма, она совпадет с либеральной традицией. Другие решения проблемы политического порядка не в состоянии примирить субъективный характер целей с требованием об общезначимости норм поведения; в силу этого они либо неверны, либо недостаточны. Несмотря на то что они могут завоевать популярность, они обречены пребывать на обочине политической философии, если считать ее рациональной дисциплиной. Однако их популярность может представлять политическую проблему.
В «Социализме» Мизес объяснил неудачу социализма ошибочностью его экономической и антропологической теории. Он утверждал, что из-за этого осталась незамеченной «ценность социальной взаимозависимости», подчеркиваемая либеральной социальной философией. Однако из этого утверждения не следует делать вывод о том, что состояние либеральной социальной философии в это время было лучше. Бесспорной заслугой либерализма следует признать то, что он заложил основы современных социальных наук, показав, что общество не является «таинственным и непостижимым» явлением, которое можно объяснить лишь деяниями «божественной воли, которая владычествует над судьбой человека», т.е. ссылкой на концепцию, от которой давным-давно отказались даже естественные науки. Однако этого было недостаточно для победы над социалистической идеологией. Назвав «последними великими проявлениями такого подхода» «кантовскую Природу, которая ведет человечество к особой цели, гегелевский Мировой дух и дарвиновский Естественный отбор», Мизес сделал первый шаг к проекту нового либерализма, который должен был восстановить понимание общества как «продукта воли и действия», как «произведения разума».
Используя иные термины, чем Менгер до него и Хайек после него, Мизес построил фундамент своего либерализма на определенном представлении об обществе. Превосходство этого общества — не столько в том, что для его функционирования не требуется, чтобы составляющие его люди были добродетельны, сколько в том, что оно не основывается на моральных ценностях, за исключением эвдемонизма, понимаемого как общественное сотрудничество. Мизес подчеркивал, что против разрушительного воздействия социалистических идеалов можно бороться, разрабатывая социальную философию, способную вернуть либерализму утраченный престиж, прежде всего среди интеллектуалов.
Главное возражение Мизеса против современных ему философов, а именно то, что они претендовали на занятия социальной философией, не обладая никакими знаниями в области экономической науки, подчеркивало, что либерализм, лишенный экономического основания, перестает быть политической силой и превращается всего лишпь в «религию» кучки интеллектуалов. Культивировать иллюзию того, что в качестве идейной силы он может выжить при любом устройстве, означает подрывать его ценность как политической философии.
Мизес стремился дискредитировать не только эту ложную позицию, но и другие неверные представления об основаниях либерализма. Он стремился разрушить веру в то, что кризис laissez faire следует рассматривать как закат либерализма. От него не ускользнуло то, что стало невозможно и даже нежелательно связывать либерализм с классической политэкономией, которая уже находилась под огнем маржиналистской критики. Символы разрыва с традицией можно увидеть в том, какое значение Мизес придает опровержению утверждения, что либерализм рассматривает общество как набор «атомов», а также в его попытках разъяснить недоразумение, связанное с ошибочным пониманием роли института собственности в либеральном обществе. В ответ на первое обвинение он говорил, что либеральное общество основано на системе разделения труда, которая не только не «атомизирует» общество, но, более того, способствует формированию в нем тесных связей в силу того, что в ней удовлетворение личных нужд зависит от удовлетворения нужд других членов общества. Чтобы развеять ложные представления о системе собственности, Мизес отмечал, что в либеральном обществе система собственности выполняет социальную функцию, поскольку находится в распоряжении тех, кто лучше всего знает, как добиться от нее максимальной выгоды с точки зрения общего процветания, что исключает привилегии и стационарные ситуации.